League of Legends Wiki
Advertisement
League of Legends Wiki

Freljord Master And Apprentice

Рунтерра Герб иконка

Рассказ • На 32 минуты

Из пепла

Автор: Аарон Дембски-Боуден

Сюжет[]

"Я не могу".

От этих слов язык будто налился свинцом, а челюсти крепко сомкнулись, но он все же выдавил из себя:

"Я не могу, учитель".

Поражение означало передышку. Кто бы мог подумать, что неудачи так выматывают! Кеган заглянул в глаза наставнику в расчете на сочувствие – и, к своему стыду, действительно увидел его – ясное, как небо в полдень.

А затем раздались убаюкивающие переливы заморской речи. О, как редко северным ветрам удавалось подхватить такой говор! "Не важно, можешь ли ты, – сказал учитель, – важно, что должен".

С этими словами он щелкнул пальцами. Сверкнула лиловая вспышка – и кучка хвороста мгновенно вспыхнула: зажженный усилием воли костер.

Кеган отвернулся от огня и сплюнул на снег. Все это он уже слышал, но толку от этих слов не было по-прежнему никакого.

"Кажется, что тебе это дается легко".

Учитель, который был гораздо старше Кегана, пожал плечами, как будто сразу не мог ответить на этот полуупрек. "Легко – да, может быть. Но не просто. Зачастую это не одно и то же".

"Но должен же быть какой-нибудь другой способ…" – пробормотал Кеган, машинально касаясь уродующих щеку ожогов. Но стоило этим словам слететь с губ – как он сам в них поверил. Так будет не всегда. Это не может длиться вечно.

"Почему же это? – спросил учитель, и в глазах его светилось откровенное любопытство. – Почему должен быть другой способ? Потому что тебе никак не дается этот?"

"Только трусы отвечают вопросом на вопрос", – проворчал Кеган.

Учитель приподнял темную бровь. "Вот она: мудрость варвара, который считает на пальцах и еще не научился читать".

Они улыбнулись друг другу, и напряжение спало. Затем учитель и ученик подогрели бульон и разлили его по костяным чашкам, чтобы выпить медленными глотками в янтарном свете костра. По небу над ними – а вернее, над тундрой, простиравшейся во все стороны на сотни миль – шла мерцающая рябь.

Кеган смотрел, как разворачивается на небесах знакомое зрелище – как легкий флер света окутывает луну и взрастившие ее звезды – и думал, что при всей своей нелюбви к этим землям он не мог отказать им в красоте. Красот здесь было в изобилии – нужно только знать, куда смотреть.

Иногда было достаточно просто взглянуть наверх.

"Духи сегодня расплясались", – сказал Кеган.

Учитель тоже обратил к небу свой нечеловеческий взгляд. "Ты про аврору? Духи тут ни при чем. Это явление вызывает солнечный ветер в участке верхней…"

Кеган недоуменно уставился на него.

Учитель не договорил и неловко прокашлялся. "Впрочем, не важно".

Они вновь погрузились в молчание. Кеган достал из-за пояса нож и начал вырезать фигурку из не тронутой огнем щепки – плавно, без лишнего нажима. Руки, разжигающие пожары и отнимающие жизнь, обратились к более мирному делу.

Боковым зрением, однако, он видел, что колдун за ним наблюдает.

"Сделай вдох", – попросил тот.

Лезвие по-прежнему скоблило по коре. "Я делаю вдох. И выдох. Я все время дышу".

"Пожалуйста, – несколько раздраженно попросил учитель, – не строй из себя имбецила".

"Имбе… кого?"

"Имбецила. Это значит… ладно, опустим. Я прошу тебя сделать глубокий вдох и задержать дыхание так долго, как сможешь".

"А зачем?"

Учитель негромко вздохнул.

"Ладно, – согласился Кеган, бросил свою щепку в огонь и убрал в ножны нож с костяной рукоятью. – Сделаю, как ты велишь".

Он выпрямил спину, расправил плечи и набрал полную грудь воздуха. Молча он смотрел на учителя, ожидая дальнейших указаний.

"Ты не создаешь воздух, которым дышишь, – пояснил колдун, – лишь вбираешь его, используешь и отпускаешь с выдохом. Воздух тебе не принадлежит. Для него ты лишь сосуд. Ты вдыхаешь и выдыхаешь. Ты – канал, по которому течет воздух".

Кеган уже собирался выдохнуть, но учитель предупреждающе покачал головой.

"Нет, еще не время, Кеган. Почувствуй, как воздух наполняет легкие. Как он распирает изнутри твою грудную клетку. Как рвется на волю".

Лицо юного варвара покраснело от натуги. В глазах читался вопрос.

"Нет, – повторил колдун и махнул рукой, – еще не выдыхай".

Больше всего на свете Кегану хотелось вдохнуть, но он продолжал держаться просто назло. Когда пульсирующая боль в груди свела на нет и это чувство, на смену ему пришло тупое упорство. Кеган яростно смотрел на учителя, дрожа от напряжения и сознавая, что это проверка – только вот проверка на что, он пока не понял.

В глазах уже темнело. Стук сердца раскатами грома отдавался в ушах. И все это время учитель пристально смотрел на Кегана, не говоря ни слова.

Наконец выдох вырвался в стылый вечерний воздух, и Кеган обмяк, часто дыша ртом и пытаясь прийти в себя. Он был совсем как волк, дикий зверь, показавший клыки в знак угрозы любому, кто решился бы напасть на него в этот момент слабости.

И это учитель тоже заметил.

"Я уж подумал, что ты доведешь себя до обморока".

Кеган ухмыльнулся и ударил себя кулаком в грудь. Он явно гордился тем, как долго продержался.

"В этом-то то и проблема, – заключил учитель, верно интерпретировав его жест. – Я сказал, что воздух тебе не принадлежит, однако ты доволен тем, что смог удерживать его так долго. То же самое можно сказать и о магии. Ты хочешь владеть ею, полагая, что это возможно. Хватаешься за нее, забывая, что ты – лишь канал, по которому она течет. Душишь ее в своем сердце и в своих ладонях. И магия задыхается в суровой хватке. Ты хочешь навязать ей свою волю, но этому не бывать. Никогда. Магия – как воздух. Вбирай то, что разлито вокруг тебя, а через миг отпускай".

Между ними – учителем и учеником, колдуном и варваром – вновь повисло молчание. К югу в ущельях свирепствовал ветер и его вой долетал до места их стоянки.

Кеган посмотрел на колдуна с подозрением. "Почему ты сразу не сказал? Зачем заставил меня задерживать дыхание?"

"Вообще-то я все это уже говорил. Десятки раз. Десятками разных способов. И я подумал, что практическая часть урока больше поспособствует пониманию".

Кеган фыркнул и уставился в огонь.

"Учитель. Одна мысль не дает мне покоя…"

Колдун ухмыльнулся и погладил туго свернутый пергамент, который был приторочен к его спине. "Нет, Кеган. Я не дам тебе его прочесть".

Юный варвар улыбнулся в ответ, хотя глаза оставались злыми. "Я не об этом хотел спросить. Вдруг это не я плохой ученик, а ты – плохой учитель?"

Колдун тоже посмотрел на пламя, и в его глазах заплясали рыжие отблески.

"Порой я задаюсь тем же вопросом…"

На следующий день они продолжили путь на северо-запад. Вскоре промерзшая тундра должна была смениться царством сплошного мертвого льда, но пока под подошвами хрустела каменистая земля, на которой тут и там торчали чахлые кустики. Мысли колдуна были безрадостны, как и вся окружавшая их природа, но Кеган вел себя как обычно: он не жаловался на трудности, хотя и не получал от них ни малейшего удовольствия.

"Пару дней назад ты рассказал мне кое-что такое, – сказал он, подходя поближе к учителю, – что явно было ложью".

Колдун лишь слегка повернул к нему голову. Плотный капюшон закрывал лицо. "Я многим занимался в этой жизни, и не все мои дела можно назвать благородными. Однако привычки лгать у меня нет".

Кеган пробурчал нечто похожее на извинение. "Ну ладно, не ложью. Что-то вроде… сказки".

Они по-прежнему шли рядом, и колдун наблюдал за варваром. "Продолжай".

"Про то место… про империю. Давным-давно разрушенную, как ты сказал".

"Ах, ты о Шуриме".

"Ты сказал, что в тех краях не бывает морозов. Что земля там не закована в лед, – Кеган усмехнулся, приглашая учителя вместе посмеяться над этой нелепицей. – Наверное, ты меня за простачка держишь?"

Такое любопытство варвара скрашивало однообразие пути. Колдун перевесил свою торбу на другое плечо и не смог сдержать улыбки.

"Это не ложь и не сказка. – Он остановился и указал на юг. – Далеко-далеко на юге, в сотнях дней пути отсюда, за океаном лежит край, где…"

"Как описать пустыню тому, кто живет в царстве вечной зимы? – подумал он. – Как описать песок тому, кто видел только лед?"

"...край, где земля состоит из горячей пыли, а о снеге даже не слышали. Солнце печет нещадно. Дождь идет редко. Земля ждет его, жаждет его…"

Кеган снова уставился на него, и всем своим видом говорил о том, что колдуну не удастся его провести и выставить дурачком: нет-нет, он не верит ни единому слову. В свое время колдун уже видел такое выражение глаз: так обычно смотрели брошенные дети и не повзрослевшие взрослые.

"Край, не знающий касания Анивии… – пробормотал Кеган. – Неужто мир настолько громаден, что можно так долго идти – и не найти края?"

"Я говорю правду. Есть целые царства, где земля не промерзла. Рано или поздно ты поймешь, что такую лютую стужу, как во Фрельйорде, надо еще поискать!"

До самого вечера беседа не клеилась, а когда они разбили лагерь, говорить стало и вовсе не о чем. Но варвар не унимался. Он сидел у костра, скрестив ноги, и сверлил учителя суровым взглядом.

"Ты разве не должен меня чему-нибудь учить?"

Колдун вопросительно приподнял бровь. "А разве должен?"

Он постоянно делал вид, будто ученик отвлекает его от важных дел самим фактом своего существования. Они путешествовали вместе уже несколько недель, и Кеган уже начал привыкать к этому. Он запустил пятерню в свои грязные волосы, отводя от лица костяные подвески, которые подарила ему мать, а затем пробормотал нечто отдаленно напоминающее согласие.

Однако колдун молчал, и варвар продолжил.

"А мы сегодня дойдем… туда, куда идем?"

Учитель пристально посмотрел на него. "Нет. Нам идти еще несколько недель".

И вроде бы он не шутил.

"Кстати, я тут подумал о том, почему тебе так трудно контролировать свой дар".

Кеган не знал, что и ответить. Иногда стоило промолчать, чтобы не показаться глупым или нетерпеливым – и он прибегнул к этой тактике. По-видимому, она сработала, поскольку колдун продолжил.

"Ты талантлив, спору нет. Это у тебя в крови. Что тебе нужно сделать – так это перестать воспринимать магию как внешнюю силу. Ее не надо укрощать… достаточно подтолкнуть. Я наблюдал за тобой. Когда ты тянешься к магии, ты пытаешься подчинить ее своей воле. Ты хочешь ею управлять".

Кеган начал терять терпение. "Но ведь магия так и работает! Мать меня так учила. Она хотела что-нибудь сделать магией – и творила волшебство!"

Колдун едва заметно поморщился. "Волшебство не требуется творить. Оно существует само по себе. Магия – сама сущность творения. Она повсюду. Ее не надо хватать и подчинять. Разве что… подбадривать. Направлять на нужный тебе путь".

Поучая варвара, колдун водил ладонями в воздухе, словно придавал форму комку глины. Тишину заполнил тихий звон – совершенная, безвременная нота. Сгустки энергии текли между пальцев колдуна, медленно наслаиваясь друг на друга. Бесцветные ладони оплело несколько вырвавшихся из шара завитков – клокочущих, хищных, как будто живых.

"Всегда найдутся те, кто изучает магию с одной целью: властно подчинить себе первобытные силы. И этот способ даже будет работать… медленно и с ограниченным результатом. Но вовсе не обязательно действовать настолько топорно. Я не леплю шар из энергии. Я лишь подсказываю ей, что можно принять такую форму. Понимаешь?"

"Я вижу, – признался Кеган, – но еще не могу сказать, что понимаю".

Колдун кивнул. Губы его тронула легкая улыбка. Очевидно, ученик наконец сказал нечто разумное.

"Некоторым людям, привыкшим к строгой дисциплине или просто-напросто лишенным воображения, нужно непременно классифицировать магическую энергию, струящуюся между мирами. В меру сил они гнут ее и заставляют совершать какие-то действия, но на самом деле они лишь смотрят на солнце через трещину в стене, восторгаясь тем, как свет проникает в темную комнату. Вместо этого можно просто выйти наружу и радоваться яркому дневному свету, – колдун многозначительно вздохнул. – Твоя мать действовала именно так, Кеган. Она ограниченно пользовалась магией с помощью устоявшихся ритуалов и традиционных снадобий. Однако всеми своими камланиями и талисманами она – как и все они – добилась лишь того, что отгородилась от более чистых волшебных сил".

Сплетенная из энергии сфера вращалась и переливалась; колдун не сжимал ее в ладонях – напротив, она то проходила сквозь них, то балансировала на грани падения.

"Я открою тебе секрет, юный варвар".

Их глаза встретились: бледные человеческие глаза ученика с отраженным в них мерцанием сферы – и… глаза учителя, кем бы он ни был.

"Я слушаю", – сказал Кеган с неожиданным для себя самого смирением. Он не хотел показаться несведущим или восторженным – особенно учитывая, что таким он и был на самом деле.

"Магия хочет, чтобы ею пользовались, – поведал ему колдун, – она разлита вокруг нас. Ее источают первые осколки творения. Она тоскует по действию. Именно в этом главная трудность выбранной нами стези, твоей и моей. Когда понимаешь, насколько магия жаждет применения… Трудно не столько начать ею пользоваться: трудно вовремя остановиться".

Он раскрыл ладони и бережно подтолкнул шар из переливающейся энергии к своему ученику. Варвар осторожно протянул к нему руку – но, едва коснувшись его пальцев, шар лопнул. Туманные струйки истончились, потом и вовсе испарились. Звон постепенно затих и пропал в тишине.

"Ты научишься, – пообещал колдун. – Уроки терпения и смирения – самые тяжелые, но и самые важные".

Не сразу и не без тени сомнения – но Кеган кивнул в ответ.

В ту ночь колдун не спал. Завернувшись в грубое меховое одеяло, он лежал и смотрел на прочерчивающие все небо сполохи света. По другую сторону тлеющих под золой углей храпел варвар.

Колдун подумал, что именно так спит ничем не обремененный человек.

Однако это не было справедливым по отношению к Кегану. Да, он был дикарем – но лишь потому, что дикой была породившая его земля. Суровая природа Фрельйорда развивала в своих обитателях один главный инстинкт: самосохранение. По ледяным пустошам бродили звери с непробиваемыми шкурами и клыками длиной с копье. На оледеневших берегах налетчики из враждебных деревень проливали кровь соседей. Зима длилась дольше сотни поколений. Письменность и искусство были роскошью; чтение книг – занятием совершенно невообразимым. Мифы сохранялись иначе: из поколения в поколение пожилые старейшины и шаманы шепотом рассказывали предания, услышанные от предков.

А Кегана при всем его упрямстве нельзя было назвать ничем не обремененным.

Быть может, не стоило брать его с собой? Быть может, проявленное сострадание было на самом деле слабостью?

На этот вопрос, казалось, не было ответа.

Можно было оставить его на милость судьбы. За этой мыслью сразу же последовала вторая: он был бы далеко не первым, кого я бросил…

Колдун посмотрел на спящего варвара сквозь дрожавший над остывающим костром воздух. У юноши дернулась губа, шевельнулись пальцы.

"Хотел бы я знать, что снится тебе, Кеган Родх, – прошептал колдун, – какие призраки тянутся к тебе из прошлого?"Каждую ночь Кеган бродил во сне по тропам прошлого. До встречи с колдуном он был изгнанником, обреченным скитаться по замерзшим пустошам в полном одиночестве – и лишь упрямое нежелание умирать согревало его изнутри.

Кем он был еще раньше? Драчуном – да. Шаманом – нет; он хотел им стать, но не смог. Даже мать никогда не была ему близка.

По меркам Фрельйорда он был еще юным: в его костях скопилась стужа неполных девятнадцати зим. Ему приходилось нелегко, и зачастую его спасала лишь острота ума – или клинка. Он успел обрести славу и затаить немало обид.

Каждую ночь во сне Кеган снова был усталым путником, из последних сил бредущим сквозь воющую белую метель. Он был лекарем, карабкающимся по шатким валунам в надежде увидеть яркий цвет – редкие лекарственные травы среди густых сорняков. Он был мальчиком, свернувшимся клубком в родной пещере, где можно было спрятаться от всего мира – но только не от мрачного взгляда матери.

И каждую ночь во сне Кеган видел, как пылает Риганнов Залив.

В семь лет он узнал правду о своем происхождении. Мать наклонилась к нему и взяла его лицо в ладони, рассматривая синяки и царапины. Кеган удивился: она очень редко прикасалась к нему.

"Кто это с тобой сделал?" – спросила она. Кеган уже открыл рот, чтобы ответить, однако мать продолжала, вопреки обыкновению многословно: "Чем ты провинился? Чем заслужил такое наказание?"

Не успел Кеган сказать в ответ хоть слово, как мать уже отошла от него.

Контакт прервался; по телу Кегана прошла дрожь: этот неловкий момент близости вызвал в нем одновременно и страх, и желание навсегда сохранить его в памяти. "Мы просто боролись, мам. В деревне все тренируются. Даже девчонки".

Мать внимательно посмотрела на него. "Тебя не в дружеской борьбе потрепали, Кеган. Я не дурочка".

"Ну, после борьбы была драка, – Кеган вытер нос рукавом, сдирая засохшую корочку на ссадине, – некоторым мальчикам не понравилось, что я победил. Они рассердились".

Его мать была хрупкой, даже тщедушной – в краю, пожирающем слабых. Невысказанная скорбь и одиночество – неизбежный спутник ее ремесла – состарили ее прежде времени. В семилетнем возрасте Кеган все это уже понимал.

Он вообще был чутким ребенком. Трудно ждать иного от сына колдуньи.

Сейчас она стояла в устье пещеры, служившей им домом, и в глазах ее светилась доброта столь же непривычная, каким было ее прикосновение. Казалось, она вот-вот опустится на колени и снова обнимет Кегана. Тот одновременно очень хотел и очень боялся этого.

Однако взгляд ее темных глаз снова стал холоден.

"Разве я тебе не говорила, что не надо злить других детей, Кеган? В деревне нас и так ненавидят, а ты делаешь только хуже".

"Но они первые начали".

Мать замерла в пол-оборота и смерила его взглядом темных, холодных глаз. Глаза, смотревшие в ответ, были светло-зелеными. Она не уставала повторять, что такими были глаза его отца.

"Но в прошлый раз начинал ты. И в позапрошлый. С твоим характером, Кеган…"

"Нет, не я, – соврал мальчик. ‑ Ну точно не каждый раз".

Мать отошла к дальней стене пещеры и склонилась над очагом, помешивая в котле воду с небольшим количеством элнучьего жира – обед и ужин на следующие три дня. "У нас в крови магия. Она в наших костях. В самом дыхании. Нам нужно быть осторожнее других".

"Но…"

"Не зли деревенских. Мы живем здесь по их милости. Старый Риганн и так сделал нам одолжение, когда разрешил остаться".

"Мы живем в пещере на самом отшибе, – сказал Кеган, не подумав. – Если они плохо к нам относятся, не лечи их больше. Давай уйдем отсюда".

"Ты не понимаешь, о чем говоришь, Кеган. Я лечу других, потому что у меня есть такой дар. Мы остаемся здесь, потому что у нас нет выбора. – Она кивнула на склон горы и покрывавший его лес – вычерненный ночью, высеребренный луной. – Там мы погибнем. За лесом – только снег и лед, до самого края мира. Пусть говорят, что хотят. Не буди лихо, пока оно тихо. Не буди магию в своей крови".

Но мальчик уже стоял у выхода из пещеры. "Если они будут говорить про меня гадости или драться… я дам сдачи. Я не трус, как ты".

Тот вечер навсегда отпечатался у него в памяти благодаря тому, что последовало дальше. Впервые он не подчинился матери и не обещал быть послушным. Вместо этого он сжал кулачки и сощурил глаза.

В повисшей тишине он стоял и ждал, что мать отвесит ему одну из своих слабых оплеух, которые почему-то жгли щеку еще целый час, или что она будет плакать. Она часто тихонько плакала по ночам, когда думала, что сын уже спит.

Но на этот раз в ее взгляде он увидел нечто новое. Нечто похожее на страх.

"Ты сын своего отца, – произнесла она, взвешивая каждое слово, отчего Кегану стало не по себе. – Я смотрю на тебя – и вижу его глаза. Напоминание о его преступлении. А теперь слышу его слова, полные его презрения".

Ошеломленный, мальчик смотрел на нее с детской яростью. "Ты поэтому меня так ненавидишь?"

Она промедлила с ответом – и иного ответа уже не потребовалось. Кеган запомнил этот миг колебания навек и вспоминал о нем даже долгие годы спустя, когда ее тонкие кости давно превратились в прах на остывающем погребальном костре.

Когда ему было тринадцать, он встретил Званну. Она прибыла в Риганнов Залив с двумя дюжинами сородичей – остатками кочевого клана, который едва не вымер в пустошах всего за одно поколение. Они не стали грабить зажиточную рыбацкую деревушку, как поступили бы многие, а поселились в ней. Для местных жителей это была свежая кровь, новые навыки и крепкие копья.

Кеган увидел ее в предзакатных сумерках на южных холмах. Он собирал вереск и другие лекарственные травы, обрезая со стеблей шипы перед тем, как сложить добычу в сумку из оленьей шкуры. Сбор трав был делом долгим, а Кеган – нетерпеливым, поэтому пальцы у него уже были сплошь исколоты.

Он поднял голову – и увидел ее.

Он прервал свое занятие. Поднялся на ноги, отряхивая землю с ладоней и не отдавая себе отчета в том, что любопытство и удивление уродовали его в общем-то миловидное лицо гримасой подозрения. "Ты был бы даже симпатичным – сказала однажды мать, – если бы не смотрел на мир так, словно хочешь ему отомстить".

"Кто ты?" – спросил он.

Она вздрогнула; вопрос прозвучал грубо даже в ушах самого Кегана.

"Ты из новичков. Это я знаю. Как тебя зовут? Что ты тут делаешь? Ты заблудилась?"

Вопросы сыпались на девушку, как камни при горном обвале. Она была старше Кегана, но всего на пару лет. Стройная, большеглазая, едва не тонущая в тяжелых мехах, она смотрела на него во все глаза. Голос у нее был тонким, как у мышки.

"Это ты – сын лекарки?"

Он хотел улыбнуться, но у него получился скорее оскал, чем улыбка. В первый раз за все эти годы его уязвило осознание того, что в деревне о нем отзывались исключительно дурно. Та, что едва-едва вошла в его мир, уже успела наслушаться о нем всякой дичи.

"Кеган, – представился он и сглотнул, смягчая тон. – Да, я сын лекарки. А ты кто?"

"Званна. Можешь пойти со мной? Мой отец болен".

У Кегана сердце ухнуло в пятки. Помимо воли он заговорил более низким голосом, будто девушка была чуткой ланью, которую он боялся спугнуть.

"Сам я не лекарь. Это к матери, – выдавить из себя это признание оказалось нелегко, – я просто ей помогаю".

"Она уже спешит в деревню, – ответила девушка. – Это она велела тебя разыскать. У тебя есть нужные ей травы".

Кеган выругался под нос, пристегивая сумку к поясу. "Хорошо, иду. А кто твой отец? И что с ним случилось?"

"Он мастерит паруса. Отец не может ни есть, ни пить. У него болит живот", – пояснила Званна, направляясь к деревне. Кеган легко шагал за ней вниз по темному, усыпанному мелкими камнями склону.

"Мать разберется, – сказал он совершенно ровным голосом, хотя внутри у него покалывало каждый раз, когда Званна смотрела на него через плечо. Про себя он гадал, что же она успела услышать о нем от деревенских ребят.

Долго гадать не пришлось. Званна обратилась к нему почти нежно, без осуждения:

"Старый Риганн сказал, что ты сын налетчика. Ублюдок налетчика".

Солнце садилось и уже стало заметно темнее. Кеган ответил совершенно спокойно: "Старый Риганн сказал правду".

"И что, ты правда приносишь несчастье? Как в легендах?"

"Смотря какие легенды…" Кеган подумал, что удачно выкрутился, но уже через миг девушка вновь оглянулась на него.

"А в какие легенды ты сам веришь?" В полумраке Кеган встретился с ней глазами, и ее нежный взгляд подействовал на него, как удар топором в живот.

"Ни в какие, – подумал он. – Легенды – это страхи глупцов, которые боятся настоящей магии". Однако вслух он сказал:

"Не знаю".

На это девушка не нашла возражений, однако у нее был заготовлен новый вопрос.

"Почему твоя мать занимается лекарским искусством, а ты нет?"

"Потому что у меня не получается колдовать", – едва не ляпнул он, но сдержался. "Потому что я хочу стать воином".

Званна шла впереди него, легко ступая по обледеневшим валунам. "Но здесь нет воинов. Только охотники".

"А я хочу стать воином".

"Но лекари нужнее воинов", – заметила девушка.

"Неужели? – Кеган презрительно сплюнул наземь. – Тогда почему у шаманов никогда нет друзей?"

Сам он знал ответ на этот вопрос. Давно и точно. Мать всегда говорила: "Люди меня боятся".

Но Званна ответила иначе.

"Если ты поможешь отцу, я буду твоим другом".

В шестнадцать лет он сломал Эрачу челюсть. К шестнадцати зимам он уже был крупным и сильным, как взрослый. И уже привык решать все вопросы кулаками. Мать постоянно предупреждала об опасности такого поведения, а теперь ей вторила и Званна.

"С твоим характером, Кеган…" – говорила она таким же тоном, как его мать.

Когда ему было шестнадцать, празднование солнцестояния получилось особенно шумным и разгульным, потому что в деревню прибыл купеческий караван и трое скрипачей из Валаровой лощины далеко на юго-западе. На берегу давали пылкие обеты и клялись в вечной любви. Юные воины танцевали с огнем, стараясь произвести впечатление на деревенских девушек на выданье. Сердца разбивались и воскресали для новой любви; обиды наносились и заглаживались. Драки вспыхивали из-за невест, собственности и оскорбленного достоинства. Выпивка лилась рекой, добавляя масла в огонь общего веселья.

И многие сожалели о многом, медленно отходя от похмелья бледным зимним утром в царстве нетающих снегов.

Однако драка Кегана с Эрачем отличалась от прочих.

Блестящий от пота после танца с огнем, Кеган искал Званну на берегу. Смотрела ли она на его пляску? Видела, как деревенские юноши выдохлись один за другим, тогда как Кеган продолжал бешено скакать?

Тонкая, как лучинка, мать в своем плаще из тюленьей кожи казалась призраком. В прилипающих к щекам спутанных волосах болтались костяные побрякушки и обереги. Она схватила Кегана за запястье. Ночь после солнцестояния была одной из немногих, когда деревенские терпели присутствие лекарки и ее сына, и на праздник пришли они оба.

"Где Званна?" – спросил он.

"Кеган, – голос матери не предвещал ничего хорошего, а пальцы по-прежнему сжимали его запястье, – прошу, держи себя в руках".

Не осталось ни жара от огня, ни пота на коже. Кровь его застыла. Кости стали как лед.

"Где Званна?" – повторил он, переходя на рык.

Мать начала что-то объяснять, но слова были уже излишни. Вероятно, это был проблеск озарения, вызванный вскипающей яростью. А может быть – как позже пояснит колдун – ему дал подсказку дремавший до тех пор магический дар.

Как бы то ни было, Кеган отодвинул мать с пути и поспешил к волнам, где в окружении родных молодые пары в гирляндах из зимних цветов приносили клятвы любви и верности до скончания жизни.

При виде Кегана деревенские зашептались. Ему было все равно. Он начал проталкиваться вперед, и шепот перерос в ропот. Кегану по-прежнему ни до кого не было дела.

Он не опоздал. Это было важнее всего. Он еще мог успеть.

"Званна!"

Все взгляды обратились на него, но лишь один имел для него значение. Когда Званна обернулась и увидела выражение его лица, радость в ее глазах потухла. Венок из белых зимних цветов совершенно не шел к ее черным волосам. Кегану хотелось сорвать его и швырнуть подальше прочь.

Стоявший рядом со Званной юноша закрыл ее собой, заступаясь, но она мягко отодвинула его и сама обратилась к Кегану.

"Не надо, Кеган. Это отец так решил. И я могла отказаться. Прошу тебя, не вмешивайся. Не надо".

"Но ты моя".

Он потянулся, чтобы взять ее за руку. Она не успела отстраниться – или нарочно не стала этого делать, зная, что тем самым лишь больше его разозлит.

"Я не твоя, – тихо сказала она. Толпа обступила их кольцом, словно это они двое готовились давать обеты перед лицом богов. – Я никому не принадлежу. Но я принимаю обет Мальвира".

Кеган мог с этим смириться, если бы на этом дело закончилось. Неловкости он не испытывал – ибо что такое один миг унижения для юноши, которого стыдили всю жизнь? Он мог просто уйти… мог даже, наперекор собственным мечтам, остаться с толпой и благословить новобрачных, делая вид, что радуется и смеется вместе с ними.

И он готов был пересилить себя и сделать это. Готов на все ради Званны.

Он уже отпускал ее руку, готовясь изобразить улыбку и рассыпаться в извинениях, когда на его плечо опустилась тяжелая ладонь.

"Оставь ее в покое, мальчишка".

Тишину нарушил скрипучий голос. Говорил Риганн – основатель поселения. Выглядел он так, будто успел состариться еще тогда, когда мир был молод. Ему было не меньше семидесяти – а может быть, и все восемьдесят. И хотя не его рука сдерживала Кегана, именно Риганн руководил мужчинами, окружившими сына лекарки.

"Убирайся отсюда, ублюдок налетчика, пока не призвал на наши головы еще больше несчастий!"

Державший Кегана за плечо попытался оттащить его назад, но он не шелохнулся. Он давно не был мальчишкой. Он стал сильным, как взрослый.

"Не прикасайся ко мне", – процедил он сквозь зубы. Он не мог видеть собственного лица, но Званна отпрянула. Кегана схватили и теперь оттаскивали прочь несколько человек, едва не сбивая его с ног.

И, как всегда, инстинкт помог ему удержаться на ногах. Кеган развернулся и с рычанием замахнулся на ближайшего из тащивших его мужчин.

Отец Званны осел на землю со сломанной челюстью.

Кеган пошел прочь. В спину ему сыпались оскорбления, но никто не осмелился напасть на него или остановить. Кегану это было приятно. Деревенские получили по заслугам.

По дороге домой Кеган тер глаза кулаками, запрещая себе плакать и презирая себя за то, что пульсировавшая в костяшках пальцев боль дарила утешение.

Когда ему стукнуло девятнадцать, он сжег тело матери на погребальном костре и на следующее утро развеял ее прах на склоне холма над Риганновым Заливом. Кеган знал, что ему придется делать все самому, хотя его мать всегда помогала деревенским. Они боялись ее – но так же ценили и уважали…

Однако сейчас Кеган отдавал ее прах горьким ветрам и возносил молитвы Сестре Тюлень в полном одиночестве.

Он думал о деревенских. Если они вообще заметили, что ее не стало, то жалели только себя. Без лекарки им придется туго. Они ведь не могли рассчитывать, что сын займет ее место. Его отец-налетчик положил конец династии лекарей, когда разбавил кровь мага своей, сулящей одни несчастья.

Прямо сейчас сельчане наверняка бормотали пустые сожаления, убеждая самих себя в том, что пара добрых слов – пусть сказанных слишком поздно – снимет с них вину за то, как они обращались с его матерью всю жизнь. Еще вероятнее, они тихо радовались тому, что мрачная тень шаманки наконец исчезла с горизонта.

"Суеверные животные!" – подумал Кеган.

Из деревни пришли только трое – и не для того чтобы проститься с умершей. Дождавшись, когда Кеган закончит обряд, к нему подошла Званна. Ее сын остался стоять поодаль, со своим отцом. Черноволосому – в мать – мальчишке было уже почти три года.

"Малыш меня боится", – беззлобно заметил Кеган.

Званна промедлила с ответом, как когда-то его мать, невольно подтверждая истинность сказанного. "Ему кое-что рассказывали", – призналась она.

"Наверняка. – Кеган старался говорить сдержанно. – Что вам нужно?"

Она поцеловала его в щеку. "Прими мои соболезнования, Кеган. Твоя мать была доброй душой".

Доброй он никогда бы ее не назвал, но сейчас было не время для споров. "Да, – ответил он, – была. Но зачем ты пришла на самом деле? Мы были с тобой дружны. Я все еще чувствую, когда ты что-то недоговариваешь".

Званна даже не улыбнулась. "Старый Риганн… он попросит тебя уйти".

Кеган потер подбородок. Он слишком вымотался за этот день, чтобы что-либо чувствовать и тем более удивляться. Не было нужды спрашивать, почему Риганн принял такое решение. Рядом с деревней оставалась еще одна мрачная тень… и от нее тоже следовало избавиться.

"Значит, приносящему несчастья мальчику нельзя остаться, раз его матери больше нет в живых, – он сплюнул на серую, присыпанную золой землю. – Она хотя бы приносила пользу, да? Это она владела магией".

"Мне очень жаль, Кеган".

Они стояли рядом на склоне холма – и на миг все стало так, как было несколько лет назад. Само присутствие Званны вытягивало злобу из сердца Кегана, и он глубоко дышал холодным воздухом, подавляя желание коснуться ее.

"Тебе пора, – пробормотал он, кивая на Мальвира и мальчика. – Твоя семья тебя заждалась".

"Куда ты пойдешь? – Званна плотнее закуталась в меха. – Что будешь делать?"

Через много лет в памяти всплыли слова матери: "Там мы погибнем. За лесом – только снег и лед, до самого края мира…"

"Я найду своего отца", – ответил Кеган.

Званна нахмурилась. Он видел, что она сомневается и – что еще хуже – боится. Боится, что он действительно так поступит.

"Ты серьезно? Ты даже не знаешь, откуда он родом, из какого племени… не знаешь ровным счетом ничего. Как ты его отыщешь?"

"Я хотя бы попытаюсь".

Кеган подавил желание снова сплюнуть. Самая недостижимая цель звучала лучше, чем: "Я не знаю, что делать. Скорее всего, я в одиночестве погибну в ледяной пустыне".

Званна явно собирались его отговаривать – и это после стольких лет, когда они почти не общались, но Кеган отрицательно покачал головой, предупреждая любые возражения. "Завтра перед уходом я зайду к тебе. Тогда и поговорим. Мне надо будет закупить в деревне припасы".

И вновь Званна промедлила с ответом, и вновь Кеган все понял без слов, как если бы духи предков шептали ему на ухо.

"Старый Риганн это запретил, – вздохнул он. Это был не вопрос. – Меня не пустят в деревню. Даже для того, чтобы выменять еды в дорогу".

Она сунула ему в руки небольшую торбу, подтверждая его догадку. Он знал, что найдет внутри – немного свежих и сушеных продуктов, которые молодая семья смогла выделить из собственных скудных запасов. Сильнейшее незнакомое ему чувство – благодарность – оглушило его и едва не заставило принять подарок.

Однако он вернул торбу Званне.

"Не волнуйся за меня. Со мной все будет в порядке", – заверил он девушку.

Той ночью он в одиночестве спустился в Риганнов Залив.

В заплечной сумке лежала провизия на неделю, рука сжимала костяное копье. В волосы вплетены костяные обереги матери. Теперь он тоже стал похож на нищего шамана, однако стать у него была воинской, а движения – плавными, охотничьими.

До рассвета оставалось еще три часа. В эту глухую пору Кеган, осторожничая, крался от одной хижины к другой. За глинобитными стенами спали те, кто всю его недолгую жизнь не считал их с матерью за людей. Кеган на них не злился: прежний гнев почти погас и теперь еле тлел. Если Кеган что-то и чувствовал к этим людям – то лишь глубокую жалость. Примитивные создания, они были рабами собственных заблуждений.

Нет, настоящий гнев он берег для одного-единственного человека.

Большой дом старого Риганна гордо возвышался в самом центре деревни. Держась в тени, которую отбрасывали постройки в свете заходящей луны, Кеган прокрался мимо безразличных ко всему стражников. Стоять на посту было ужасно скучно, нападения ждать было просто неоткуда: не из голой же тундры и не из пустого океана! В конце концов, налетчиков в Риганновом Заливе не видели уже очень и очень давно.

Кеган проскользнул в дом.

Старый Риганн проснулся и увидел сгорбленную тень у изножья кровати. В бледных глазах этой тени отражался лунный свет, а в руке блеснул нож цвета кости – ритуальное оружие ведьмы Крейзы Родх, умершей несколько дней назад. Говорили, что это оружие служило для кровавых жертвоприношений.

Тень улыбнулась и заговорила низким, почти звериным шепотом:

"Издашь хоть звук без разрешения – и умрешь".

В полумраке Риганн казался столетним стариком. В ноздри ему ударила вонь лампового масла и мускусный запах пота незваного гостя. Ригган беспомощно кивнул, подчиняясь.

Тень подалась вперед. Из темноты возникло лицо сына налетчика, на котором застыло холодное любопытство.

"Я тебе кое-что расскажу, старик. А тебе придется слушать, просто чтобы прожить немного дольше".

В полутьме блеснул резной нож из клыка дрювасского хряка. Острое как игла острие уперлось в дряблую шею старика.

"Кивни, если понял меня".

Риганн кивнул, мудро храня молчание.

"Хорошо". Нож Кеган так и не убрал. Глаза юноши светились от ненависти; зубы едва не стучали от гнева. Он был готов сорваться – и держался из последних сил.

Риганн шумно сглотнул, но ничего не сказал. Его тоже трясло, но по другой причине.

"Ты убил мою мать, – прорычал Кеган. – Виновата не болезнь, сжигавшая ее изнутри, а ты. Ты убивал ее день за днем своим недоверием и неблагодарностью. Ты убил ее, сослав в холодную пещеру из-за своих дурацких суеверий!"

Клинок, легко протыкающий плоть, коснулся щеки старика.

"А теперь ты убиваешь меня, – продолжал Кеган уже спокойнее. Мало тебе было винить меня за то, что во мне течет кровь моего отца. Мало проклинать и говорить, что я приношу несчастья. Мало было гнать из своей драгоценной деревни ребенка, уча его одному: ненависти. А теперь, когда угли на погребальном костре моей матери еще не успели остыть, ты хочешь изгнать меня в пустоши, где я умру".

Вдруг Кеган убрал нож.

Он отошел от кровати к дальней стене и взял со стола закрытый заслонкой фонарь. В дрожащем свете улыбка Кегана превратилась в усмешку.

"Это все, что я хотел сказать. Подумай об этих словах, когда я уйду. А еще – о мальчике, которого ты помог воспитать, сослав его мать и его самого в холодную пещеру".

Риганн не знал, что на это ответить, и ждет ли сын лекарки какого-то ответа. И страх, и мудрость требовали молчать, поэтому старик лишь тяжело дышал, чувствуя маслянистый запах, наполнивший его спальню.

Кеган открыл задвижку лампы, и в залившем комнату янтарном свечении обнаружились смолистые кляксы – на дощатом полу, на стенах, на полках, даже на простынях. Незваный гость абсолютно бесшумно сделал свое дело прежде, чем разбудить жертву.

"П-погоди! – взмолился старик, у которого от испуга перехватило горло. – П-погоди!"

"Нет, мне пора отправляться в путь, – ответил Кеган буднично. – А пока хочу погреть руки. Прощай, Риганн!"

"Молю: погоди!"

Но Кеган не стал ждать. Он попятился к двери и бросил лампу, как подарок на прощание. Она упала на грубые доски и разбилась.

Вспыхнуло пламя, а Кеган расхохотался и продолжал смеяться, даже когда пламя лизнуло его лицо.

Огонь похож на ненасытного зверя. У него свой голод, свои капризы и, как и у судьбы, собственные злые шутки. Он ласково облизывал дом, пока злой фрельйордский ветер разносил искры – и вот уже огоньки пляшут на соседних кровлях. Все, чего он касался, огонь захватывал и пожирал.

Кеган шел на север через поросшую лесом лощину, не подозревая, какую сотворил беду. Он не остался, чтобы узнать, сгорит ли дом старого Риганна дотла: у него были дела поважнее. Например, собственное изуродованное лицо, всю левую половину которого охватила невыносимая, жгучая боль. Чтобы хоть как-то ее облегчить, он ложился ничком и вжимался в снег.

Уже не в первый раз Кеган гадал, не могло ли быть крупицы правды в суеверии, будто он приносит несчастье.

К тому времени когда он поднялся достаточно высоко по склону, чтобы увидеть результат своей мести, солнце показалось над океаном, а от пожара остался лишь плотный саван дыма, который развеивал утренний ветер. Кеган прижал к горящей щеке горсть снега и оглянулся. Он ожидал увидеть в сердце деревни черный выжженный остов.

Но от того, что открылось его взору, перехватило дыхание. Онемевший от ужаса, искалеченный собственной небрежностью, он, спотыкаясь, побежал на место своего преступления.

Сперва его даже не заметили. Погорельцы бродили среди обугленных развалин своих домов, в которых погибло все их имущество. Кеган был лишь одним из силуэтов в дымной мгле, одним из выживших, на которых беда оставила свою печать.

Званну он нашел рядом с обгоревшим остовом хижины. Кто-то бережно уложил ее на землю рядом с сыном и мужем, и теперь они неподвижно застыли под одним запачканным сажей одеялом. Кеган сам не помнил, сколько времени провел, склонившись над ними. У него не осталось ни сил, ни мыслей. Он не знал, плакал ли он – но раненую скулу щипало от соли.

О том времени, когда он сидел подле Званны, у него сохранилось два воспоминания. Первое – как он отогнул одеяло, чтобы убедиться, что это действительно Званна и ее родные. Увидев лица, он прикрыл их вновь, но они навсегда отпечатались в его памяти.

Второе – как он положил руки без перчаток на грязное одеяло, молясь, чтобы в них ожила древняя магия его матери. Но и теперь, обращаясь к якобы имевшемуся у него дару, он не достиг большего, чем раньше.

Они по-прежнему были мертвы. Он был по-прежнему сломлен.

Разумеется, через какое-то время его обнаружили. Он так и стоял на коленях подле Званны, пока его оскорбляли и обвиняли, разглагольствовали о сглазе и роковых неудачах, проклиная день, когда он родился. Кеган не слышал слов. Все это было неважно по сравнению с пустотой в груди и терзавшим щеку жжением.

Погорельцы ни о чем не подозревали. Винить Кегана их заставляло горе и суеверие, потому что винить было больше некого – но об истинных причинах беды никто не догадывался. Причиной случившегося называли его кровь, а не его дела.

Кеган ушел из разрушенной деревни не оглядываясь. Он подался в пустоши, как и намеревался, но вместо ожидаемого ликования чувствовал лишь привкус пепла.

Следующие несколько недель Кеган провел в скитаниях. Он постепенно удалялся от берега, следуя по звериным следам или по тропам, проложенным торговцами, не имея четкой цели и не зная, как попасть в какое-нибудь поселение. Ему были знакомы лишь отдельные лужайки и горные склоны, где в детстве он собирал лекарственные травы для целебных настоек матери. До ближайшего поселения, Валаровой лощины, было несколько недель пути. Скорее всего, именно туда направятся погорельцы из Риганнова Залива. Кеган сомневался, что там его ждет радушный прием. Смертельный – возможно.

При возможности он охотился, хотя до настоящих охотников ему было далеко. Однажды он жадно проглотил полупрожаренную кроличью тушку – и через несколько часов исторг отвратительное месиво обратно, потому что его желудок не был приспособлен для такой пищи.

Дни сменялись неделями, недели – месяцами. Небо уже не светлело; погода окончательно испортилась. За все это время Кеган не встретил ни одно из фрельйордских племен. Не нашел никаких признаков жилья. Он впадал в многочасовое оцепенение, когда его пробирал мороз или слепил снег. День за днем он наблюдал лишь ледяное безразличие своей родины. Фрельйорду было все равно, выживет Кеган или погибнет от его свирепого дыхания. Ни один другой край не мог бы преподать столь суровый урок о ничтожности человеческой жизни.

Наконец удача – а может, и насмешница-судьба – привела его к пещере в такой же светлой скале, в какой жили они с матерью. Исхудавший и ослабевший в борьбе со стихией, обожженный пожаром, устроенным им самим, Кеган Родх лег на холодный камень, к которому тут же начала примерзать кожа. Кеган решил лежать, пока не утихнет разбушевавшаяся метель – или пока он не умрет. Смотря что случится раньше.

Именно той ночью он и встретил того, кто стал его учителем. Его наставником.

Вжав голову в плечи, колдун с трудом пробивался сквозь метель. Клокастая борода вся побелела – не от седины, а от дыхания морозных ветров. Капюшон скрывал худое изможденное лицо. В глазах плясали неестественные переливы света. Но удивительнее прочего была кожа незнакомца. Она была вся покрыта татуировками, а в отблесках молний казалось, что она полностью синяя.

Позже, в свете костра, стало понятно, что кожа у колдуна бледно-лиловая.

Как и бывает на всех судьбоносных встречах, на ней не произошло ничего примечательного, достойного упоминания в героической саге или в песне барда. Не было таинственных заявлений и вечных клятв. Вновь прибывший зашел в пещеру, остановился и с сомнением посмотрел на умирающего.

"Так-так, – пробормотал колдун себе под нос. – Что это тут у нас?"

Кеган находился уже в полубессознательном состоянии. Его растрескавшиеся губы прошептали приветствие гостю – то ли призраку, то ли видению.

В ответ колдун присел на пол и протянул ему руку.

От этого прикосновения по телу Кегана разлилось щекочущее тепло… жизнь. Оно не жалилось, как открытый огонь, но Кегану стало настолько лучше, что он едва не умер от облегчения.

"Я не призрак и не иллюзия, – сказал незнакомец. – Меня зовут Райз. А как зовут тебя, несчастное создание?"

Кеган протер глаза, когда давно рассвело. Он не удивился тому, что наставник уже проснулся и теперь сидел, скрестив ноги и прикрыв глаза. Варвар знал, что тот медитирует, но все еще не видел в этом смысла. Зачем неподвижно сидеть в одной позе по часу в день? Какой в этом прок? Зачем подолгу находиться между сном и явью?

"Доброе утро, – сказал колдун, не открывая глаз, – ты плохо спал". Как это часто бывало, это был не вопрос, а утверждение.

Зажав одну ноздрю, Кеган высморкался в потухший костер и проворчал: "Почему мне кажется, что ты следишь за мной даже с закрытыми глазами?"

"Потому что в присутствии других ты нервничаешь. А из-за этого – не доверяешь людям".

"А что плохого в доле здорового подозрения?"

Райз усмехнулся себе в бороду, по-прежнему оставаясь неподвижным.

Кегана это разозлило. "Что тут смешного?"

"Иногда я узнаю свои слова в том, что ты говоришь. Мне слишком хорошо знакомо то, как ты превращаешь недоверие в добродетель. Трудно тебя в этом винить, учитывая все, что ты пережил".

Кеган недоуменно смотрел на него. "Неужели он читает мои мысли? А может, и сны видит?.."

Колдун не проронил ни слова. Даже не пошевелился.

Юный варвар поднялся на ноги и с удовольствием, до хруста, потянулся. "Мм-м… Мне разогреть остатки бульона? Или будем дальше поститься?"

"Очень любезно с твоей стороны. Наберешь хвороста или прибегнешь к своему дару?"

Вопрос прозвучал довольно снисходительно, и Кегану стоило больших усилий не клюнуть на наживку. "Соберу хвороста. А дар попробую позже".

"Как скажешь", – снова усмехнулся Райз. Кегана эти смешки выводили из себя.

Собирая сухостой, Кеган не торопился. В голове кружились обрывки всех тех разговоров, которые вел с ним колдун последние несколько недель. Что-то не давало Кегану покоя, что-то, из-за чего невыносимо зудели заживающие ожоги. Лишь вернувшись на временную стоянку и сбросив наземь охапку ветвей, он понял, к чему сводятся его мысли.

"Учитель!"

Колдун не шелохнулся, но в воздухе словно что-то изменилось – он стал прозрачнее и холоднее, как будто его зарядили незримыми силами.

"Да?"

Кеган прокашлялся, подбирая слова: "Вчера ты рассуждал о магии… и упомянул сущность творения".

Райз по-прежнему оставался недвижен; шевелились только потемневшие губы. "Да, говорил. Продолжай".

Кеган набрал в грудь побольше воздуха, осознавая всю важность того, что собирался сказать. "Ну, значит… вода берется из дождя, льда и моря. Огонь – из искр и растопки либо от удара молнии. Деревья в лесу берутся из семян".

"Все правильно, в известной степени. Неожиданно поэтично для столь раннего часа. К чему же ты подводишь свою аналогию?"

"Мою что?"

Колдун улыбнулся: "Что ты хочешь сказать, Кеган?"

"Все откуда-то берется. У всего есть… место рождения. Источник. А у магии? В мире есть какой-то ее источник?"

Райз ответил не сразу. За его неподвижностью Кеган вдруг разглядел не умиротворение, а невероятную сдержанность.

"Это очень хороший вопрос, друг мой. Как варвар ты отличаешься чистотой мышления, и я хвалю тебя за эти рассуждения. Увы, нам с тобой еще рано говорить об этом."

Варвар сжал зубы, не давая воли гневу. Наконец-то он задал вопрос, достойный ответа – и учитель отказал ему. "Но я думал… если контролировать дождь, можно создать новые реки. А если посадить тысячу семян, вырастет целый лес. Из железа можно выковать топор. А если бы можно было завладеть источником магии… ее не надо было бы подталкивать или направлять. Ею можно было бы управлять!"

Райз открыл глаза.

Его глаза были холоднее любого фрельйордского ветра. А во взгляде читалось и сочувствие, и уважение, и... ошибки быть не могло – страх!

"Да ты боишься!" – подумал Кеган, и от этой мысли у него по коже побежали мурашки.

Он даже не знал, почему, но понял, что его слова пробудили в душе учителя неодолимый ужас. Кеган умел распознавать страх в чужих глазах. На него так смотрели всю жизнь.

"Не сейчас, – тихо сказал Райз. – Мы поговорим об этом, когда ты будешь готов. Но не сейчас".

Кеган Родх машинально кивнул. Его завораживала тревога в глазах учителя. Страх – это слабость, а со слабостью нужно бороться.

И побеждать.

Примечания[]

 v · e


Advertisement